Posts Tagged ‘прошлое’

10 книг, которые планируют экранизировать
Я, например, не особо люблю экранизации. Они по любому устапают миру книги, в котором ты сам и сценарист, и режиссёр, и оператор. Да и сам ты есть действующее лицо. Это моё личное мнение. Но вот эти книги скоро появятся на больших экранах в виде живой картинки. Меня вдохновляет только то, что таким образом книга может придти в дом к человеку, заинтересовать его, стать его личным открытием... Надеюсь на это!

А пока, вот такое хорошее выражение:

— Никогда не судите книгу по фильму.

Итак, вот эти книги как будущие экранизации:

1. «Темная башня», Кинг С.

Наступают последние дни странствия Роланда Дискейна и его друзей. Темная Башня — все ближе... Но теперь последним из стрелков угрожает новая опасность. Дитя-демон Мордред, которому силы Тьмы предрекли жребий убийцы Роланда, вырос — и готов исполнить свою миссию. Все сущее служит Лучу? Все сущее служит Алому Королю? Ответ на этот вопрос — в последней книге легендарного сериала «Темная Башня»!

2. «Шантарам», Робертс Г.

Один из самых поразительных романов начала XXI века. Эта преломленная в художественной форме исповедь человека, который сумел выбраться из бездны и уцелеть, протаранила все списки бестселлеров и заслужила восторженные сравнения с произведениями лучших писателей нового времени, от Мелвилла до Хемингуэя. Подобно автору, герой этого романа много лет скрывался от закона. Лишенный после развода с женой родительских прав, он пристрастился к наркотикам, совершил ряд ограблений и был приговорен австралийским судом к девятнадцати годам заключения. Бежав на второй год из тюрьмы строгого режима, он добрался до Бомбея, где был фальшивомонетчиком и контрабандистом, торговал оружием и участвовал в разборках индийской мафии, а также нашел свою настоящую любовь, чтобы вновь потерять ее, чтобы снова найти…

(далее...)

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Вчера вечером ребенок забрал компьютер, телефон стоял на зарядке, пришлось по старинке валяться с книжкой. Противу всяких ожиданий - взял я Лазарчука "Опоздавшие к лету". И открыл на самом начале - на "Мосте Ватерлоо".

Еще раз убедился, что Лазарчук писал тогда (книге четверть века) очень сильно. И что из него тогдашнего можно абзацами цитировать ему нынешнему, "русскомирно-новоросскому" Лазарчуку. Речи главного отрицательного героя, наполненные имперским пафосом и прославлением великих предков - ложатся на дискурс "наши предки спасли Европу", "мир нас не любит", "мы еще всем покажем" прямо как влитые.

Положительные герои книги - гибнут, и гибнут, и гибнут, зато в штабном блиндаже блядство и разврат, а когда тамошние трезвеют - начинаются поиски врагов среди своих, тут же появляется "подвал", куда тащут неугодных, хотя уже часто даже не тащут, а просто расстреливают в 24 часа, совмещая роли прокуроров, судей и палачей.

Да, имена и марки машин - немецкие, и строят они не русский мир, а - гиперборейский.

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Умберто Эко (5.1.1932 - 19.2.2016)

У меня впереди столько встреч с ним - взять только "Лоану", "Пражское кладбище" и "Нулевой номер". Надеюсь, что успею. Другие встречи отложу, а эти успею.
Потому что мой любимый профессор.
Addio, signore E.!

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Алекса́ндр Бори́сович Чако́вский (1913—1994) — русский советский писатель и журналист. Герой Социалистического Труда (1973). Лауреат Сталинской (1950), Ленинской (1978) - за роман "Блокада" и Государственной премий СССР (1983). Член ВКП(б) с 1941 года.
Сначала приведём обычные отзывы простых читателей о такой трогательной, незаменимой книге, а затем узнаем, что за чудовищные вещи заметил в книге маршал Г.К. Жуков ещё в 1971 году. Коммунисты, однако, что с них взять.
"Роман очень понравился. Первый раз читал его еще в роман-газете. Это роман о людях на войне: в ставке, в окопах на передовой, в блокадном городе. Роман о том, как война обнажает истинную суть человека: бойца - героя, труженника блокадного Ленинграда, просто честного человека...., либо труса, подлеца, предателя. (далее...)

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Воспоминания, мемуары, дневники... Нравится и интересует ли вас этот удивительный жанр литературы?

Меня - да, конечно!

И вот первые попавшиеся мне на глаза мемуары/дневники в моей библиотечке:

(1) Лидия Чуковская, её знаменитые «Записки об Анне Ахматовой». Трехтомник, тома разделены по по временным отрезкам. В этом году собираюсь прочитать обязательно!
(2) Владимир Познер, «Прощание с иллюзиями».
(3) Анастасия Цветаева, «Воспоминания».
(4) Константин Симонов, «Разговор с товарищами» - воспоминания, статьи, литературные заметки.
(5) «Воспоминания о Корнее Чуковском» - составители и авторы комментариев: Елена Чуковская и Евгения Иванова.
(6) Сергей Беляков, «Гумилев сын Гумилева», биография Льва Гумилева.
(7) Евгений Леонов, «Зигзаг удачи: Письма к сыну. Воспоминания об актёре». Моему отцу очень понравилась книжка, хотя он мало читает. В основном - газеты и по самолечению книжки...
(8) Наталья Кончаловская, «Волшебство и трудолюбие» - в книгу писательницы и переводчика Натальи Петровны Кончаловской вошли мемуарные повести и рассказы.
(9) Марина Влади, «Владимир, или Прерванный полет».
(10) Э. Лефевр, «Воспоминания биржевого спекулянта» - с 1923 года и до сих пор являются одной из самых популярных книг в области финансовой литературы.
(11) Мадлен Олбрайт, «Госпожа Госсекретарь». Не нуждается в рекламе или рецензиях, по-моему.
(12) А. И. Деникин, трехтомник «Очерки русской смуты». На самом деле - 5 томов, которые издали в виде трёх книжек.
(13) Николай Рерих, «Листы Дневника», том I.
(14) Мариэтта Шагинян, «Зарубежные письма». Это та книжка, с которой я со школьных лет знаком, которую неоднократно открывал и открывал... Как мир чего-то далекого и загадочного...
(15) И.А. Гончаров, «Очерки, статьи, письма. Воспоминания современников».
(16) А.Я. Панаева (Головачева), «Воспоминания».
(17) Анатолий Мариенгоф, «О Сергее Есенине» - отрывки из книг "Роман без вранья" и "Мой век, мои друзья и подруги".
(18) Вирджиния Вулф, «Дневники писательницы»

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Ее произведения — не политика и не литература, это сеанс терапии, попытка научить общество слушать и говорить о своей и чужой боли

Музей истории политических репрессий "Пермь-36".AP / TASS
Изобретатель динамита Альфред Нобель даже не мог предполагать, какую бомбу он закладывает под российское массовое сознание, учреждая свою премию в области литературы. Из пяти русскоязычных лауреатов ХХ века – Иван Бунин в 1933 году, Борис Пастернак в 1958-м, Михаил Шолохов в 1965-м, Александр Солженицын в 1970-м и Иосиф Бродский в 1987-м – четверо подвергались травле на родине. «Белогвардеец» Бунин, «антисоветчик» Пастернак, «литературный власовец» Солженицын, «тунеядец» Бродский: их нобелевские премии воспринимались в СССР как политическая провокация, вызывая шельмование в прессе и осуждение масс (Бродского это коснулось в меньшей степени). Если добавить сюда Нобелевские премии мира Андрею Сахарову в 1975 году и Михаилу Горбачеву в 1990-м, за год до развала СССР, то получается клиническая картина: вместо того чтобы гордиться своими лауреатами, всякий раз Россия отвергала их, объединялась не в радости за свою страну и русскую словесность, а в ненависти к Западу. А вернее, в извечной паранойе, в убеждении, что внешний мир только и делает, что строит козни против нас.
Новоиспеченный нобелевский лауреат Светлана Алексиевич в этом смысле попадает в достойную компанию авторов, признанных миром, но с негодованием отвергнутых «общественностью» в собственной стране. Да, она белорусский писатель, родившийся на Украине, но ее книги рассказывают о нашем общем советском и постсоветском опыте, о безжалостных жерновах Империи – и поэтому она в равной степени принадлежит также и украинской, и российской истории и культуре, и болезненное отношение к ней в России говорит о том, что она воспринимается как своя, как отступница, которая выносит сор из избы.
Что инкриминирует «русский мир» Светлане Алексиевич? Претензий по большому счету три: во-первых, она якобы малоизвестна в России, во-вторых, «это не литература» (документальная проза), и самое главное – она «русофобка», акцентирует наши проблемы, «пиарится на чужом горе».
Все три этих обвинения говорят об одном: Россия не любит, не умеет и попросту боится говорить о своих травмах.
Ибо именно травма и неизжитая память трагедий страшного русского ХХ века и является единственным предметом книг Алексиевич, и она избрала для этого самый жесткий и неудобный жанр: документальную прозу, где не скрыться от боли за художественным вымыслом. Если Флобер именовал себя человек-перо, то Алексиевич называет себя человек-ухо: она слушает улицу и различает в ней голоса людей, человеческие истории. Ее миссия – свидетельство (в высоком, библейском, смысле), она пришла, чтобы рассказать об испытаниях отдельного человека. Алексиевич сама об этом говорила в : «Наш главный капитал – страдание. Это единственное, что мы постоянно добываем. Не нефть, не газ, а страдание. Я подозреваю, что именно оно и манит, и отталкивает, и удивляет в моих книгах западного читателя. Вот это мужество жить, несмотря ни на что».
В этой способности к состраданию проявляются белорусские корни писателя. «Я травмирована темой зла и смерти с детства, — признается она, — потому что выросла в послевоенной белорусской деревне, где только об этом и говорили. Поминали». Белоруссия, лежащая на перекрестке войн и больше других пострадавшая от колеса истории, создала особую культуру памяти, воплощенную в книгах Василя Быкова и Алеся Адамовича: , если вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то творчество Алексиевич — из документальной книги Алеся Адамовича, Янки Брыля и Владимира Колесника «Я из огненной деревни». Белорусский взгляд Алексиевич – это прививка антиимперского гена человечности нашей общей культуре, лучшие представители которой часто ослеплены имперским соблазном: от Пушкина с польским восстанием до Бродского с украинской независимостью.
Ее произведения – каталог трагедий советской и постсоветской истории: Великая Отечественная (книги «У войны не женское лицо» и «Последние свидетели» соответственно о женщинах и детях войны), Афганистан («Цинковые мальчики»), Чернобыль («Чернобыльская молитва»), самоубийства 90-х («Зачарованные смертью») и проблема постсоветских беженцев («Время секонд-хэнд»). Ее книги неудобны, ее свидетельства безжалостны и бесстрастны, как тот рассказ о матери-одиночке из 1937-го, которая при аресте попросила свою бездетную подругу позаботиться о ее дочери. Та вырастила девочку, а когда мать через 17 лет вернулась из лагерей и попросила посмотреть свое дело, оказалось, что донесла на нее та самая подруга, мечтавшая о дочке; не вынеся этой правды, женщина повесилась. Подобных историй у Алексиевич сотни, она как иглами попадет ими в те самые болевые точки, о которых в России говорить не принято.
«Проблема Алексиевич» для России – не политическая, а психологическая; дело вовсе не в ее выдуманной «русофобии» и не в соображениях Нобелевского комитета, а в глубоких комплексах русского сознания, которое не умеет говорить о боли и не может совладать с опытом травмы.
По большому счету тема боли в России табуирована.
Страдание – это то, что интериоризируется, переваривается внутри человека или в узком кругу родных, но не выносится в публичное пространство. В России не принято открыто говорить о боли. Как часто, услышав от случайного собеседника о болезни, люди начинают отмахиваться, словно боясь заразиться: «Ой, не грузите меня своими проблемами!» Темы рака, инвалидности, уродства по-прежнему табуированы, люди собирают деньги на помощь, но это часто лишь средство откупиться от чужой боли, магический заговор. Массовое сознание суеверно и синкретично; как часто нам доводится слышать: «На себе не показывай!» или «Не говори о болезни, накликаешь!»
Из того же суеверного ужаса в России не проговорен опыт коллективной травмы ХХ века, революции, голода, ГУЛАГа, войны, эвакуации, лишений. Во многих семьях младшие поколения знают о репрессиях их предков лишь понаслышке: сначала молчали из страха, потом это превратилось в привычку; о страшном не говорили, чтобы скорее забыть. 80 лет спустя этот опыт не осмыслен культурой и массовым сознанием, чему свидетельством – постоянно возобновляющиеся дискуссии о репрессиях, фантастические в своей моральной слепоте: люди всерьез спорят о том, были ли они оправданны или сведения о них преувеличены. Книги Варлама Шаламова стоят в стороне от этой дискуссии одиноким страшным монументом – к ним боятся прикасаться. Точно так же боятся тронуть тему голода в Поволжье и Голодомора, блокаду Ленинграда – вспомнить истерику в СМИ после одного только вопроса (не утверждения!) телеканала «Дождь» о том, стоило ли удерживать город ценой полутора миллионов жизней. Попытка любого разговора о жертвах, о человеческой цене побед пресекается жесткой внутренней цензурой.
Точно так же у нас не осмыслен опыт колониальных войн России в ХХ веке – от Будапешта и Праги до Афганистана и Чечни: по сравнению с американским мучительным осмыслением Вьетнама – тысячи книг, фильмов, свидетельств – в России даже не начинался разбор завалов (зато в 1992 году в Минске ветераны Афганистана организовали политический суд над Алексиевич за развенчание героического мифа в «Цинковых мальчиках»). Прав был Чаадаев: Россия – страна без памяти, пространство тотальной амнезии, девственное сознание до критики, рациональности, рефлексии. Наш государственный нарратив, семейные истории и индивидуальный опыт построены вокруг огромных пустот, табуированных лакун, минных полей, мы ходим по безопасным дорожкам заученных фраз, по общим местам: «было сложное время», «всем было тяжело». Война, Афган, Чернобыль, изломанные судьбы — все это вспыхивает на страницах газет и моментально забывается обществом, откладывается в придонный ил боли. То же и сегодня — судьбы псковских десантников, бурятских танкистов или пленных спецназовцев в Украине волнуют, кажется, одну только «Новую газету», а общественное мнение уже переключилось и, как собака за белкой, зачарованно следит за роликами Генштаба о бомбардировках в Сирии.
Неспособность принять, проговорить и осмыслить травму ведет Россию к бесконечному циклу потерь. Все в том же интервью Алексиевич задается вечным вопросом: «В чем смысл перенесенных нами страданий? Чему они учат, если все равно повторяются? Я себя постоянно об этом спрашиваю. Для многих страдание – ценность сама по себе. Их главный труд. Но из него не вырастает свобода. У меня нет ответа».
И здесь она называет одну из самых глубоких тайн России: жертвы часто бессмысленны.
К чему умерли от холода, голода и побоев десятки тысяч в воркутинских шахтах, ныне заброшенных, легли под шпалы никому не нужной «дороги смерти» Салехард — Игарка? Зачем погибли десятки тысяч мирных жителей в первой чеченской кампании, бездарно проигранной Россией, и тысячи – в столь же бессмысленной и бездарной войне на Донбассе? Народ безмолвствует, государство отмалчивается, жертвы вынесены за скобки – как в тех надписях на памятных скрижалях в честь русских побед в наполеоновской кампании в храме Христа Спасителя: «прочих чинов погибло до 50 тысяч».
Страдание в России самоценно, совпадая и с православной установкой («Христос терпел и нам велел»), и с вековыми традициями рабства, благоговения перед государственным Левиафаном, презрения к отдельной человеческой жизни («единица — вздор, единица – ноль»), бесконечного терпения, возведенного в государственную добродетель — вспомним знаменитый тост Сталина на банкете в честь Победы 24 мая 1945 года: за терпение и жертвы русского народа! Опыт санкционированного государством страдания не переплавляется в социальное действие, но лишь в различные культурные формы: в знаменитую русскую «тоску», в бескрайнюю русскую песню и в безбрежное русское пьянство (как правило, все три идут в одном пакете). Но также и в бесконечную русскую самоиронию: как выразился Виктор Пелевин, «космическое назначение российской цивилизации – это переработка солнечной энергии в народное горе».
Светлана Алексиевич разрушает эту культурную конвенцию государственного насилия и народного страдания, сакрализацию жертвы. Она нарушает табу, речевой этикет; она – тот самый неудобный свидетель, что портит благостную картину в суде, с которой согласны и судья, и прокурор, и обвиняемый, и сам потерпевший. Поэтому так боятся ее книг «патриоты» и радетели тяжело-звонкого государственного мифа. И потому Нобелевская премия Алексиевич жизненно необходима для России – это не политика и не литература, это сеанс терапии, попытка научить общество слушать и говорить о своей и чужой боли. Это императив «Иди и смотри», прозвучавший в великом фильме Элема Климова и Алеся Адамовича, а до них – в книге Апокалипсиса.
Сергей МЕДВЕДЕВ - историк, политолог, публицист, профессор кафедры прикладной политологии ГУ-ВШЭ. Ведущий программы "Археология" (с 2015 г. – на Радио Свобода). Автор книг и статей по истории и теории политики, проблемам современной России, колумнист "Ведомостей" и русского "Форбс". Кандидат исторических наук.
Учился в МГУ, Карловом Университете в Праге и в Колумбийском Университете в Нью-Йорке. В течение 25 лет работал исследователем и преподавателем в России, Германии, Италии и Финляндии. Многие годы работал ведущим исторических программ на телеканале "Культура", вел программы на радиостанциях "Финам ФМ" и "Столица ФМ".
Страница в Facebook: .

Forbes.ru, 19.10.2015
http://www.forbes.ru/mneniya-column/tsennosti/303275-nezhelannyi-svidetel-kto-boitsya-knig-svetlany-aleksievich
Примечание: все выделения в тексте – мои.

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Я встречала это десятки раз: человек говорит о войне или о Чернобыле - и это рассказ свободного человека. Но едва речь заходит о нашем времени, о Путине или Лукашенко, я вижу раба
Досье:
1948 - родилась в Станиславе, ныне Ивано-Франковск. 1972 - окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета, работала в «Сельской газете», журнале «Неман». 1985 - вышла книга монологов женщин-ветеранов о Великой Отечественной войне «У войны не женское лицо». 1986 - получила премию Ленинского комсомола за книгу «У войны не женское лицо». 1990 - вышла документальная книга «Чернобыльская молитва». 1991 - вышла книга «Цинковые мальчики» об Афганской войне. 2005 - получила Национальную премию критики за книгу «Чернобыльская молитва».
Светлана Алексиевич, автор документальных книг «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва», стала лауреатом одной из самых престижных европейских наград - немецкой Премии мира. Кроме того, Алексиевич была одним из главных претендентов на Нобелевскую премию по литературе, которую присудили 10 октября. Союз немецких книготорговцев вручает Премию мира писателям, художникам и ученым за вклад в развитие мира и взаимопонимание народов. 13 октября в соборе Святого Павла во Франкфурте-на-Майне при большом стечении народа состоялась торжественная церемония награждения, где Светлана Алексиевич произнесла речь - о достоинстве и свободе. Впрочем, и до того, в дни работы Франкфуртской книжной ярмарки, представляя свою новую книгу «Время секонд-хенд» (М.: Время, 2013), Алексиевич говорила о том же - о возможности свободы для бывших «красных».
- Всю прошлую неделю обсуждалась новость о том, что вы - самый вероятный претендент на Нобелевскую премию. В результате комитет решил иначе, но вас, как лауреата Премии мира, немецкие и другие европейские СМИ рвут на части. Что для вас все это?
- Для меня это - какая-то параллельная жизнь. Приятно получать премии, но работаешь ведь совсем не для этого. Настоящая радость приходит, когда удается сделать свое дело хорошо. К тому же быть в центре внимания тяжело, для этого требуется такое здоровье!
- «Время секонд-хенд» - это монологи очень разных людей: бывшей сотрудницы райкома, цековского аппаратчика, филолога, бизнесмена, но общая интонация их историй похожа. После воодушевления начала 1990-х наступило разочарование, культ денег заменил прежние ценности, сегодня мы среди развалин. Насколько тщательно вы отбирали собеседников, которые так дружно оплакивают прошлое?
- Нет, это не подбор. Посмотрите, вокруг нас такие люди. Страдание - наш дар и проклятие, понимаете? И один из главных вопросов для меня - почему мы не можем вырваться из этого круга? Почему страдания у нас не конвертируются в свободу, в чувство собственного достоинства? Я встречала это десятки раз: вот человек рассказывает о войне или о Чернобыле - и это потрясающий рассказ, достойный Достоевского, рассказ глубокого, свободного человека. Но едва речь заходит о нашем времени, о Путине или Лукашенко, я вижу раба, пробиться сквозь сознание которого невозможно. И действительно начинается плач, у нас вообще культура плача. Солженицын говорил, что лагерь - это чистилище, человек выходит из него очищенным, Шаламов - что лагерь развращает и лагерный опыт - отрицательный. Прав оказался Шаламов: человек советский - человек лагерный, оказавшись на развалинах советской империи, он потерялся, потому что умеет жить только в лагере. Однажды народ проснулся в незнакомой стране.
- Но немало и тех, для кого 1990-е были не краткой вспышкой, а началом действительно новой жизни и кто сегодня не плачет, а благодарит то время.
- У меня не было задачи представить все множество взглядов. Это была бы журналистика. Я почти 40 лет исследовала феномен «красного» человека, маленького человека, без которого невозможна история, но которого никогда не спрашивают. И говорила в основном с теми, кто внутренне связан с коммунистической идеей, кто до сих пор под ее наркозом. Я помню старика, которого посадили, и жену его посадили, но, когда его выпустили и вернули партбилет, он был счастлив. Как это возможно?
- И как же?
- Это то, что Ханна Арендт называла банальностью зла. Так работает тоталитарная система, она меняет, деформирует людей. Так работала сталинская машина, и сегодня она работает снова, так же, как прежде - в Белоруссии, например, - спустя столько времени, столько потрясений.
- Что должны были сделать ваши герои, эти «красные», «маленькие» люди, чтобы не потеряться?
- Взгляните на Прибалтику - там сегодня совсем другая жизнь. Нужно было последовательно строить ту самую новую жизнь, о которой мы столько говорили в 90-е годы. Мы так хотели действительно свободной жизни, войти в этот общий мир. А сейчас что? Секонд-хенд полный.
- По сравнению с советским временем свободы все-таки больше.
- Свободы не может быть меньше или больше. Она или есть, или ее нет. Какая это свобода? Эти законы - например, против гомосексуалистов, - да это же средневековье. Но свободы не бывает без свободных людей, а их нет. Психология большинства осталась рабской.
- И все-таки выросло целое поколение, рожденное уже после перестройки, по духу, убеждениям это вовсе не советские люди. Я их вижу повсюду.
- Может быть, в частной жизни вы их и видите. Но они не у власти, в публичном пространстве их не видно.
- Подождите, но совсем недавно они, в том числе, выходили на площадь.
- Да, с белыми ленточками. Но как на них смотрел народ? Только плечами пожимал. Потому что никто не захотел в свое время с этим народом разговаривать, объяснять ему, что происходит, почему страна становится другой, что такое свобода.
- Этот вопрос тоже постоянно поднимается в вашей книге - вы пишете о несостоятельности нашей элиты. Вы много лет прожили в Европе - чем российская элита отличается от европейской?
- Только что мы с вами были на книжной ярмарке. Там все время шли обсуждения, круглые столы, и точно такие же дискуссии идут по телевидению. На них без конца проговариваются самые разные вещи, прошлое, сегодняшний день, будущее. Мне много приходится встречаться с читателями в Европе, немецкая публика, например, другая, она задает очень серьезные вопросы об устройстве политической жизни. А у нас политическая жизнь - это повод для стеба. Первая глава в моей книге недаром называется «Утешение апокалипсисом» - в конце 1980-х мы думали, что разрушение и есть обновление. Вот когда надо было с народом говорить, искать новые точки опоры, а не разворовывать страну.
- Что могло бы стать этими точками опоры?
- Ну уж точно не православие, самодержавие и что там... народность? Это тоже такой секонд-хенд. Надо искать эти точки вместе, а для этого - разговаривать. Как польская элита говорила со своим народом, как немецкая элита говорила после фашизма со своим народом. Мы эти 20 лет пребывали в немоте.
- О чем конкретно российской элите следовало бы поговорить с народом?
- О прошлом. Об опыте Второй мировой войны. О том, что человеком быть тяжело. О ГУЛАГе у нас кто-нибудь из крупных политиков говорил? О чувстве вины? О социализме? Проще всего мне жилось в Швеции, мне была понятна их жизнь по простой причине: там социализм и жизнь устроена справедливо. Но это другой, не знакомый нам социализм. Вот об этих вещах и надо было говорить. Но у нас некому.
- Наша элита не всегда молчит: недавно прошло сразу несколько митингов, выступлений ученых, протестующих против развала Академии наук. И что же? Результат - нулевой. Может быть, поэтому элита так редко и прерывает молчание?
- Результат - нулевой, потому что народ молчал. Потому что, если бы подобное случилось в Германии или Испании, понимаете, сколько людей бы вышли на улицу?
- Но как осуществить это общение народа и элиты?
- Послушайте, я же не Дима Быков, который все знает. Надо поставить задачу, а остальное дело техники. Пока же - смотрите, вот наша политическая элита, она вышла в 2012 году на улицу, хорошо. Потом был обыск у Ксении Собчак, которая мне, кстати, нравится, и тем не менее. У нее нашли полтора миллиона евро. Затем появилась информация, что все они немножко поделали революцию и поехали отдыхать, кто в Майами, кто куда, кто с кем. Как вы думаете, народ будет их поддерживать? Вы представляете, что Кастро поделал бы революцию и поехал отдыхать?
- И после 10 лет жизни в просвещенной Европе вы вернулись в Минск. Что вы нашли дома?
- Пустыню. Кто уехал. Кто заболел. Кто умер. Кто разочаровался.
- Почему вы все-таки вернулись?
- Это очень просто. Когда мы уезжали, одновременно с Василем Быковым, это было формой протеста против того, что Лукашенко начал делать в 1990-е. Но оказалось, конца этому не видно, да я никогда и не хотела оставаться в Европе. Не буду же я жить здесь ради камамбера, это смешно. И чтобы делать то, что я делаю, то, о чем я пишу, надо жить дома, надо все время слышать, о чем говорят на улице. Об этом нельзя писать издали, по интернету. (Улыбается.)
- Вы не боитесь высказываться так открыто?
- Нет. В каком-то смысле я защищена, не так легко взять меня и бросить в тюрьму. К тому же сегодня, когда умерли Адамович и Быков, уже мало кто может сказать вслух то, что он думает, это тяжело, это опасно. Осталась я - и для людей это поддержка.
- Белорусские власти не оказывают на вас давления?
- Нет. Все просто делают вид, что меня нет. Мне нельзя появляться на радио, на телевидении, в газетах, существует запрет на мое имя.
- А как бы вы сформулировали итоги вашей заграничной жизни?
- Здесь я научилась жить. Я увидела, что жизнь дана не для того, чтобы залезть на крышу чернобыльского реактора. Это не борьба, не вечное сражение, как нас когда-то учили, это - огромный мир. Это цветы в саду, это отношения двух людей, свеча, зажженная за столом, вкусная еда. Все это - счастье. И оно здесь, не надо куда-то ехать, как это происходит в русской литературе.
- Ваша следующая книга будет о счастье?
- И о счастье тоже. Пока я планирую написать две книги. Первую - о любви. Я уже записала для нее много историй, мужских, женских. Но пока собрать их вместе я не готова. Единственное, что я знаю, - эту книгу должен будет написать новый человек. Слова должны поменяться, мой внутренний инструмент должен стать другим. Пока я слышу старый звук. И не готова - так же, как и ко второй книге, которая будет посвящена старости, уходу, смерти. Обе эти работы требуют другого человека.
- Как же вы будете в него превращаться, это будет какая-то специальная внутренняя работа?
- Не знаю. Один мой знакомый режиссер, француз, говорил, что для каждой следующей картины он становится другим человеком. Раз в 10-15 лет у него выходит новый фильм. Он хотел сделать фильм по моей «Чернобыльской молитве» и в результате даже женился на украинке. Я могу это понять, но сама я не буду, конечно, специально превращаться. Я буду вслушиваться, прислушиваться к жизни, подслушивать.

"Ведомости. Пятница" 18.10.2013

СМ. ТАКЖЕ:
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Я не верю ни Путину, ни Лукашенко"

http://loxovo.livejournal.com/6926063.html

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Мне интересен маленький человек"

http://loxovo.livejournal.com/6925800.html

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Чтобы сохранить себя, нужно много мужества"

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Мы перепутали добро со злом" (ИНТЕРВЬЮ)

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Ты рядом с котлеткой по значимости и не мечтай встать" (ИНТЕРВЬЮ)

http://loxovo.livejournal.com/6924935.html

Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"

http://loxovo.livejournal.com/6924535.html

!!!! Франкфурт-2013. Встречи на книжной ярмарке. Светлана АЛЕКСИЕВИЧ (ИНТЕРВЬЮ) (окт 2013)

http://loxovo.livejournal.com/6924252.html

!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ – о памяти поколений и военной прозе (ИНТЕРВЬЮ)

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! "Попробуй найди в войну хорошего человека..." (о книге Светланы АЛЕКСИЕВИЧ)

!!!!!!!!!!!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Сейчас мужество нужно, чтобы не стрелять"

!! Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - В России все меньше демократии ("Le Monde", Франция)

http://loxovo.livejournal.com/5556725.html

Красные человечки. Писательница Светлана АЛЕКСИЕВИЧ – о России, Украине, Путине (апр 2014)

http://loxovo.livejournal.com/5556436.html

!! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Кто не рад, тот враг народа (Frankfurter Allgemeine) (апр 2014)

http://loxovo.livejournal.com/5556062.html

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Коллективный Путин (март 2014)

http://loxovo.livejournal.com/5555853.html

ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Мы - общество жертв" (июн 2013)

http://loxovo.livejournal.com/5555507.html

!!! ИЗ СТАРОГО: Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Я спускалась в ад, чтобы найти человека (ноя 2013)

http://loxovo.livejournal.com/5415251.html

*
! Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Конец революции по-белорусски

http://loxovo.livejournal.com/2842748.html

Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: Общество расколото. Уже нет одной Беларуси, уже две Беларуси

http://loxovo.livejournal.com/1288550.html

Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ – о ситуации в Белоруссии

http://loxovo.livejournal.com/1188432.html

*
Писатель Светлана АЛЕКСИЕВИЧ - о причинах и уроках теракта в Норвегии (июль 2011)

http://loxovo.livejournal.com/2842380.html

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: уроки Чернобыля не усвоены ("Liberation", Франция)

http://loxovo.livejournal.com/1692583.html

ВИДЕО:
Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Любить этот мир было не очень легко"
Лауреатом Нобелевской премии по литературе 2015 года стала писательница из Белоруссии Светлана Алексиевич. Как объявили в четверг в Нобелевском комитете в Стокгольме, премия присуждена "за многоголосое творчество – памятник страданию и мужеству в наше время". О себе и своих книгах Светлана Алексиевич рассказывала на встрече с читателями в Минске в феврале 2014 года. (Видео Белорусской службы Радио Свобода).

"Время секонд-хэнд" Светланы АЛЕКСИЕВИЧ
В московском издательстве "Время" и немецком издательстве "Ханзер", а также в Швеции вышла новая книга белорусской писательницы Светланы Алексиевич "Время секонд-хэнд". Эта книга завершает цикл из пяти работ Алексиевич под общим названием "Красный человек. Голоса утопии". На презентации книги Светланы Алексиевич в Берлине на международном литературном фестивале побывал корреспондент Радио Свобода Юрий Векслер.
Опубликовано: 16 сентября 2013 г.

Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Я не люблю мир Берии, Сталина, Путина и Шойгу"
Белорусская писательница Светлана Алексиевич, ставшая лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2015 год, 8 октября ответила на вопросы журналистов в Минске.

Александр СОКУРОВ vs Светлана АЛЕКСИЕВИЧ: "Иди и сторожи в себе человека"
Светлана Алексиевич - Александр Сокуров. «Время секонд-хэнд» / Open Library

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Дело в том, что образ Саши Белова мне ни разу не чужд, скажем пока так. И не одного меня интересовал один вопрос в его биографии в фильме. А потому прочтите, это очень интересная деталь для всякого, кто смотрел хоть разик...
Оригинал взят у в

(никто еще не проголосовал)

Loading...

Наконец обложка моей книги про Надежду Плевицкую, о которой я писала . Мне написали, что переиздание еще мелькает в киосках. Вообще, меня оно порадовало. Фотографии, конечно, скверные. Но самой книге доработка пошла на пользу.
И - дополнительная личная радость! - обложка не розовая! (У первого издания была мерзкого кисельного цвета.)
Вообще, розовый цвет, который для меня - мигренозный, меня преследует. Самая первая книга - с розовым фоном обложки. Первая книга под своей фамилией (как раз "Надежда Плевицкая" - с розовой обложкой. Очень вымечтанная книга о писательницах "Служительницы муж" - с розовой обложкой. У "Страшного дара" и "Заговора призраков" - опять розовая обложка! Правда, уже хотя бы не мигренозного оттенка.)

В этой же серии "Человек-загадка" (вроде бы, в этой) выйдет наша с соавтором книга про Мэрилин Монро (писали на заказ, но я очень неравнодушна к Монро, а соавтор и подавно, иначе бы не взялись). Когда выйдет - нам сказать не могут. У "Вече" забавные отношения с "АиФ": они готовят для "АиФ" книги, "АиФ" присылает им на каком-то этапе 10 авторских, и так в редакции узнают, что книга вышла. То есть, через какое-то время после выхода.
Если кто увидит в киоске книгу про Мэрилин Монро авторства Софьи Анниной и Елены Прокофьевой, сигнализируйте, пожалуйста!

(никто еще не проголосовал)

Loading...