Читаю Анненкова "Дневник моих встреч". Веселая у них была жизнь! Столько интересных, творческих людей у него тусовались, беседовали, ночевали...
"Сколько народу перебывало у меня в менделеевской квартире в страшные донэповские годы: от безымянных, пропавших без вести друзей, до будущих лауреатов Сталинской премии. Поэты читали стихи, влюблялись в танцовщиц и в драматических актрис. Впрочем, в них влюблялись и художники: «мирискусники», кубофутуристы, супрематисты, конструктивисты, рисовавшие для получения пайков пропагандные плакаты РОСТА. Оптимисты еще пытались верить в тождественность политической революции с обновлением художественных форм. Скептики уже подготовляли побег за границу. Алхимики, приходившие с бутылками, процеживали политуру сквозь семидневный, черствый и заплесневелый хлеб, приготовляя самогон: эти алхимики назывались «менделеями»…"
Всех и не перечислишь. Он описывает Горького, Блока, Гумилева, Есенина, Хлебникова, Ахматову, Маяковского, Ремизова, Замятина, Прокофьева, Пильняка, Бабеля, Зощенко, Репина, Георгия Иванова, Мейерхольда, Пастернака, Бенуа, Малевича, ларионова с Гончаровой, Ленина и Троцкого. Уф. Устала набирать даже 
Анненков о революции и Блоке: "Но если в первые бешеные годы революции, годы поощряемой животной жестокости, поощряемого массового убийства, всяческого безнаказанного кровопролития и бесчеловечности во имя «блага человечества», в годы поощряемого грабежа и вандализма Блоку чудилась музыка, музыкальность, то для многих из нас (и для меня в том числе) революция тогда была еще только спектаклем, зрелищем. Все страшное, что обрушилось 67 вместе с ней на человеческую жизнь в потрясенной России, казалось нам эпизодом; захватывающим, трудным, может быть — необходимым, даже погибельным, но несмотря на это — не более чем эпизодом. Сегодня нам в этом уже можно сознаться. Мы не бились ни в рядах революции, ни в рядах ее противников. Но мы не были к ней равнодушны: каждое утро в ее первые годы мы ждали новых впечатлений. Мы были, по слову Мих. Осоргина, «свидетелями истории» — впрочем, довольно поверхностными: мы смотрели и слушали, не всматриваясь и не вслушиваясь, как к тому призывал Блок. И мы стали против революции, лишь когда ее бессмысленная, позорная бесчеловечность сделалась для нас очевидностью. Или — в иных случаях — когда революция просто надоела нам, как может надоесть любое слишком затянувшееся зрелище.
Революция превращалась для нас в «окружающую обстановку». Наша внутренняя жизнь по-прежнему была заполнена искусством. Искусство было для нас главным. Но революция социальная, материалистическая хронологически совпала с революцией в искусстве, и это совпадение способствовало ряду недоразумений и даже оказалось для некоторых из нас — художников и поэтов — роковым."
О Блоке еще: "Недоедая и питаясь дрянью и гнилью, все много (и почти серьезно) говорили в голодные годы на кулинарные темы. Блок упоминал не только о рябчиках, но даже о лягушечьих лапках. У многих из нас осталась эта привычка. В том числе и у меня.
Самым характерным в нашей жизни времен военного коммунизма было то, что все мы, кроме наших обычных занятий, таскали пайки. Пайков существовало большое разнообразие, надо было только уметь их выуживать. Это называлось «пайколовством».
В области «пайколовства» Блок оказался большим неудачником. В еще худшем положении находились Белый и в особенности Аким Волынский, исхудавший и изнемогший до чрезвычайности и, нищий, приютившийся в «богадельне» Дома искусств, своем последнем земном убежище. А был Волынский в то же время почетным гражданином волшебного города Флоренция (за свои труды о Леонардо да Винчи), города, где, сталкиваясь во время блуждания на площадях, в переулках, на перекрестках — с Леонардо да Винчи, Джотто, Микеланджело, Гирландайо, Верроккьо, Донателло, Челлини, Учелло и с другими великанами, отнюдь не укрывавшимися в музеях, но оставшимися до наших дней в быту — простыми уличными встречными-поперечными, — Волынский мог бы получать в годы своих советских голодовок удивительный флорентийский бифштекс, болонский эскалоп, прослоенный пармской ветчиной с сыром, и прочие чудеса итальянской кухни за сущие гроши в самых крохотных полуподвальных столовках, даже не заходя ни к знаменитому Доне, ни к «Черной кошке», обосновавшейся на улице Красной (хоть и не имеющей ничего общего с марксизмом-ленинизмом) двери…"
Оказывается,Аким Волынский написал огромную работу о Достоевском. Кажется, я ее не видела.
Достоевский» Волынского вышел только в 2007 году в Пушкинском доме с опозданием на 20 лет. Именно «Достоевский» является главной критической работой - это цикл работ, цикл книг, можно сказать, очень интересных, очень сложных. В этих работах Волынский разворачивается во всю свою мощь как настоящий религиозно-философский писатель, религиозный философ. И конечно, это самое главное, самое яркое, самое оригинальное из всего, что он придумал.
книга «Леонардо да Винчи» поражает. Кстати говоря, она была очень в духе того, как смотрели на Возрождение критики, историки искусства в конце века в Европе, и он во многом их даже опередил. В частности, в двух вещах: он не побоялся указать на гомосексуальную подоплеку творчества Леонардо, ею объяснял некоторые особенности его искусства, а во-вторых, он покусился на Джоконду, он говорил о том, что это не художественный, а экспериментальный портрет, совершенно неестественный. Мы находим здесь очень многое, что потом будет сказано в художественной критике за границей.
Сейчас можно сказать об общественной роли, которую сыграл Волынский в это время. Где-то в 1920 году он возглавляет Союз писателей в Петрограде, до 24 года, в 24 году он уходит. И в этой должности то, что он делает, - это в основном борьба за достоинство писателей, предлагают сшить униформу, от этого он отказывается. Борется против всех возможных видов контроля за писательской деятельностью. А самое главное, ходит в чрезвычайку и пытается бороться за авторов, которых забирают, сажают, арестовывают, уничтожают свободную литературу. Он ходит отмаливать, выпрашивать, чтобы отпустили писателей. Во многих случаях это получается, в случае с Гумилевым не получилось.
Одной из главных идей Волынского была идея синтеза. Об этом синтезе религий, превращения их всех в некую будущую возвышенную религию, религию света, религию солнца, религию гиперборейскую, он мечтал много лет, и образовал некую теорию. Как еврейство и христианство сольются в будущую общую религию. Рембрандт был, как считает Волынский, приверженцем именно такого понимания вещей.
(никто еще не проголосовал)
Loading...
