Posts Tagged ‘20 век’

Чжан Сянлян "Мимоза" (перевод - 1988 г.)
39. Книга об искуплении, исправлении
(весьма условно)
Чжан Сяньлян (- ) — китайский поэт, прозаик. Родился в потомственной чиновничьей семье. После создания в 1949 КНР семья будущего писателя подверглась репрессиям. Чжан Сяньлян под воздействием политической атмосферы 50-х гг., в частности курса «пусть расцветают сто цветов», целиком посвящает себя литературным занятиям. В 1957 его стихи публикует сианьский литературный журнал «Яньхэ». Известность Чжан Сяньляну принесла судьбоносная для него поэма «Песнь могучего ветра», 1957,  посвященная построению нового общества. Под натиском развернувшейся борьбы против «буржуазных правых элементов» в мае 1958 Чжан Сяньлян на 20 с лишним лет попадает в трудовые лагеря и тюрьмы. Официальная реабилитация Чжан Сяньляна состоялась в сентябре 1979 года после публикации рассказов, которые привлекли внимание местного руководства.

«Мимоза» - это небольшая повесть про… а Бог его знает, про что хотел написать автор. Действие происходит в 1961 году. Молодой образованный парень из чиновничьей семьи, Чжан Юнлинь, отсидев 5 лет в лагере, выходит «на свободу», точнее, его и его солагерников отправляют на работу в госколхоз. Целый день едут они по заснеженным равнинам и долинам до далекого колхоза. Здесь их заселяют в полуразвалившуюся глиняную хибару, без окон-без дверей практически.  В первый день, когда «работников» должны вывести на работу, Чжан остается «дома», потому что он может сложить печь. Тут он размышляет о том, как ему повезло овладеть в лагере рабочей профессией, потому что ученость никому не нужна, а вот трудовые навыки…
Каждый, кто сколько-нибудь долго существует в простой, естественной среде, волей-неволей приобретает соответствующие ухватки, а я еще и стремился к этому изо всех сил. Мне казалось, что без напористой грубости, без готовности выполнить любую работу, без жесткости здесь пропадешь. Человек, живущий своим трудом, должен быть вроде Хай Сиси. Какая тут, к дьяволу, культура! Работа сама по себе не бывает хорошей или посредственной, вот посредственных людей — сколько угодно! Взять, к примеру, того старика возницу, моего напарника, будь он в сто раз более образован — писатель, скажем, — он и тогда, я уверен, остался бы таким же бездарным и безликим, «дохлой собакой», одним словом. А вот Хай Сиси и в литературе был бы личностью.

Еще Чжан много думает о том, как бы найти где-то еду (ох, как тут чувствуется аллюзия на «Один день Ивана Денисовича»!). Так, он выпрашивает на кухне немного ржаной муки, якобы, сделать клейстер и заклеить окна бумагой, но на самом деле запекает на лопате в только что сложенной печи что-то вроде блинов. Тут же размышляет о том, какая дивная банка-баклажка для еды, которой он пользовался в лагере, она позволяла ему обманывать поваров и получать больше еды, чем все остальные.
Чжан Юнлинь полон контрастов. Размышления о русской литературе, о произведениях Шопена и Брамса сменяются мыслями о том, как обхитрить продавца моркови на рынке и купить больше товара за меньшую сумму.
К своему заключению герой относится спокойно, полагая, что это справедливое наказание за его буржуйское происхождение, сытое детство и так далее.
Работа у Чжана очень захватывающая – как и все остальные в этом колхозе он занимается раскладкой навоза по полям. Во время работы на него обращает внимание местная знаменитость – молодая девушка по имени Ма Инхуа — Мимоза. Знаменита она тем, что к ней постоянно захаживают местные мужички, приносят ей продукты и всякие ништячки. Поэтому другие дамы ее дом  называют «Ресторан Америка». В общем, девушке приглянулся парень (худой и страшный, зато образованный), она зовет его типа печку починить, потом – швы на печке проверить… Вместо этого она до отвала кормит Чжана вкусной едой, которую он годами не видел. Одновременно с Чжаном к ней приходит еще местный работник Хай Сиси, который сильно ревнует, но ничего поделать не может.
Чжан тоскует по женскому теплу, но понимает, что с Мимозой они не пара.
Однажды, проснувшись глубокой ночью, я размышлял о наших с ней отношениях. Пусть я стал «нормальным человеком», уже начал преодолевать себя прежнего, но сделаться навсегда объектом для жалости, для благодеяний... Я могу жить в этой убогой хижине, спать на соломенной подстилке, я привык к тому, что Бухгалтер постоянно скрипит во сне зубами... все это мне по силам. Но жить из милости невозможно — это позор, а ведь еще шаг — и мы муж и жена.
Хочу ли я этого? В глухом, ночном безмолвии я оценивал свои чувства, эту зыбкую, как вода, и мимолетную, как сновидение, нежность. Я любил ее так, как вычитал когда-то в книгах, а она не понимала меня, может быть, и вовсе не догадывалась о моей любви. Вот оно различие в культуре, его уже вряд ли восполнить! Одним словом, я вдруг понял: мы не пара друг другу!

А Мимоза уже учит свою двухлетнюю дочку Эрше называть Чжана папой. И выгоняет старого поклонника-добытчика Хай Сиси. Кстати, у последного с Чжаном во время работы даже драка вышла на почве мужского соперничества. Как говорит Чжан: «В любви не бывает генералов, все рядовые».

Чжан с Мимозой воссоединяются, правда, без телесного контакта, ибо для Мимозы  он «не такой» и все идет своим чередом… пока на Чжана, встречавшегося с Хай Сиси накануне побега последнего, не стучит один из его солагерников. Чжана без объявления вины переводят в самый дальний колхоз, даже без права переписки и встреч. Ему рассказывают о том, что какая-то девушка дважды приходила с ним повидаться,  но… Книга оканчивается тем, что Чжан, давно уже реабилитированный, путешествует по краям, где он отбывал срок, и вспоминает это давнюю историю с Мимозой.

Меня пронзило внезапное ощущение свободы Я как раз читал пятьдесят первую сноску: «Дикарь и полудикарь употребляют при этом свой язык несколько иначе. Капитан Парри рассказывает о жителях западного берега Баффинова залива: «В этом случае (при обмене продуктами)... они лижут ее, (вещь, предложенную им для обмена) два раза, после чего, по-видимому, считают сделку благополучно заключенной». Мне пришло в голову, что как цивилизованный человек употребляет свой язык иначе, чем дикарь или полудикарь, так и свободные люди используют язык смелее, чем заключенные, — и бояться этого не следует.

Мне хотелось каяться, хотелось молиться. Но кому нужна исповедь и молитва неверующего? Во мне не было веры. После той, первой «смерти» в лагере я уже не мог верить — какая там религия! Так кому же молиться? Людям? Но это они превратили меня в отверженного. «Так тебе и надо. И нынешние твои поступки только подтверждают нашу правоту. Тебя наказал не какой-то начальник — на то была воля всего народа! Ты обречен на вечное бесчестие!»

В общем и целом, было интересно читать данное произведение с точки зрения сравнения с тем, что знакомо по советской литературе – Солженицын, Копелев, Гинзбург… Какой-то драматургии сюжета или привлекательного языка я не почувствовала. Но и неприязни книга не вызвала. Так, что-то среднее между «Страданиями молодого Вертера» и «Одним днем Ивана Денисовича».

Как было условлено с одной знакомой ЖЖ-дамой (обойдемся без имен))), вместе с отзывом выкладываю отражение прочитанного в артбуке. Именно поэтому, из-за необходимости выкладки рисунка из артбука и запоздала с отзывом на неделю Никак у меня не выходила приличная мимоза. Пришлось...

Уважаемые сообщницы угадали, у издательства "Речь" настоящая специализация - переиздания и возвращённые имена. У них на очереди стоит, например, "История одной девочки" Магдалины Сизовой, посвящённая детству и юности Галины Улановой. Последний раз выходила, если мне не изменяет память, в шестьдесят третьем... К сожалению, на моей детской полочке книга Сизовой отсутствовала. У нас в семье было принято любить Татьяну Вечеслову. Кстати, она тут появляется в образе изнеженной и хрупкой барышни, "существа с косичками". Что толковать, "дымному исчадью полнолунья" так до конца и не простили дворянского происхождения. Артистическая семья Улановых больше подходила к государственным запросам. Не рабоче-крестьянская косточка, разумеется, но сгодится. Поэтому занимательно наблюдать, как изысканно и тонко уворачивается Сизова от идеологических штампов всякий раз, когда есть возможность от них увернуться. Не уворачивается даже - балетно выкруживается. Этакое па-де-труа: Уланова и Сизова на пуантах, а за ними советская идеология сапогами грохочет... И в этих нетривиальных условиях получается высококачественная проза, в которой есть место описанию женской дружбы, но - о радость! о счастье! - не описана первая любовь. Ну, и Серебряного века немножко.

— Лидия-то Петровна, Лидия Петровна! — покачивала няня головой над большой фотографией. — Что же это она, матушка, во всём в голом!.. Чисто сороконожки, так и летают!

 

И ещё одно имя, которое можно назвать забытым: Эмма Мошковская. Стихи-то, впрочем, не забываются: как можно запамятовать "До свиданья, до скаканья и ещё - до кувырканья" или "Наверно, у старушек, полным-полно игрушек! Матрешек и петрушек, и заводных лягушек"? Музыкальность стихов Мошковской не удивительна: она профессиональная певица, меццо-сопрано. А первые поэтические опыты - эпиграммы на друзей, коллег и даже на себя саму. Читательской любовью поэтесса никогда не была обделена, а вот критики... В 1981 году вышла статья "В чём повинны воробьи?", где за цинизм и беспредметность громили молодых поэтов: Олега Григорьева, Дмитрия Лунина... и Мошковскую, за компанию. Уровень, так сказать, осмысления: «...сколько же в ее недавней книге «Я пою» примеров авторской нетребовательности, о каком поэтическом уровне можно вести речь, когда знакомишься, допустим, со «стихотворением» Мошковской «Поезд и его мама»: Поезд / пошел к океану, / в горы, / в тоннель понырять, / предупредил свою маму:/ «Я / пошел / погулять». Интересно, какая это у поезда мама? Два завода – локомотивный и вагоностроительный...» Особую пикантность статье придавало то, что Мошковская умирала в больнице. Никто не вспомнит фамилию критика-кадавра, а стихотворения Мошковской переиздаются. Это радует.

Была у меня говорящая кошка.
К хвосту привязал я гремящую ложку.
Но - МЯУ! - сказала мне кошка протяжно, -
Нет-нет, не могу, не хочу, это страшно!

Тогда отвязал я гремящую ложку,
К себе я прижал говорящую кошку.
МУР-МУР, - говорит она мне с этих пор.
Мне нравится тихий её разговор.

Шейла Барнфорд, "Невероятное путешествие"
Переводчица: Мария Игнатченко
Иллюстрации Анны Вронской
Издательство "Белая ворона", 2016
ISBN: 978-5-906640-61-1

Издательская аннотация: История про двух собак и кота, оказавшихся вдали от дома и преодолевших около 500 километров в поисках своих хозяев. Канадская писательница Шейла Барнфорд тонко передает характер своих четвероногих героев, при этом избегает уподобления их людям. Эта книга - о преданности, о животных, о людях, о суровой и прекрасной канадской природе. Захватывающее чтение для детей от семи лет и их родителей.

Картинка номер один - это обложка первого издания "Невероятного путешествия" в СССР ("Лесная промышленность", 1968). Аннотация к нему гласит: Шейла Барнфорд - известная канадская писательница, чьи книги хоть и написаны полвека назад, до сих пор имеют успех у читателей. Писательница прекрасно разбирается в повадках животных, считает своими учителями Э.Сетона-Томпсона и Дж.Кервуда, поэтому ее рассказы полны любви и сочувствия к четвероногим героям. Герои самой известной книги Шейлы Барнфорд - две охотничьи собаки и сиамская кошка. Эти верные друзья, не выдержав разлуки с хозяином, отправились на его поиски. Они еще не знают, что придется пройти через всю страну, но с первого дня путешествия их девиз - `Один за всех и все за одного!`. По книге был поставлен одноименный фильм. Сразу оговорюсь, что не читала "Путешествие" и даже не смотрела кино, поэтому - разыскиваются читавшие и смотревшие. Какое ваше мнение?

Марта Гергей [Gergely Márta], урожденная Лустиг, родилась в Австро-Венгрии, в городе Барч (на теперешней границе с Хорватией). Год был 1913, обещавший многие страшные перемены. Однако семье удалось пережить и войну, и становление национального государства, притом даже и послать дочку получать высшее образование в университет. Из университета Марту исключили - как вы думаете, за что? За пропаганду растленной и упаднической поэзии Эндре Ади, который нам известен по стихотворению "Добрейший князь тишины". Несостоявшаяся студентка уехала в столицу, где поступила на ткацкую фабрику и проработала ткачихой до самого 1933 года. А в 1934 году вышел её первый роман -из жизни фабричных работниц.

В дальнейшем Марта Гергей нашла свою нишу: романы для девочек, те самые Backfischbücher, мода на которые пришла из Германии. В советских источниках подчёркивается, что настоящей известности эти "девичьи книжки" писательнице не принесли, однако публиковалась Марта Гергей очень часто. Хронология её работ впечатляет:
1935 - 1 книга
1936 - 1 книга
1937 - 4 книги
1938 - 6 книг
1939 - 10 книг
1940 - 8 книг
1941 - 11 книг
1942 - 4 книги
1943 - 5 книг
1944 - 1 книга

Перерыв наступил только в 1945-ом, в самое трудное для Венгрии военное время, а при советской власти Марта Гергей продолжила активно печататься. Конечно, не по десятку произведений в год, но от двух до четырёх. Наиболее известна и до сих пор востребована её трилогия об Элфи, обычной школьнице из Будапешта. На русский в начале 60-х переведена первая часть, которая так и называется "Элфи". Немногие счастливицы, которые в состоянии прочитать в оригинале, если будете искать, внимание: по-настоящему трилогия называется Szöszi, что приблизительно означает Блондиночка, Беляночка, в общем - девочка со светлыми волосами. Возможно, советским переводчикам это прозвище показалось вульгарным...

Итак, Элфи, четырнадцать лет. Полное имя Эльвира, аристократическое, "принцессное". Что поделать, маме было всего шестнадцать, когда родилась дочка. Потом развод, новый брак, четверо детей... Сейчас ей тридцать один, и в свободное от домашнего хозяйства время она урывками бегает на уроки пения, прячась от мужа, мечтает петь на радио. Отец тоже женился вторично, а Эльвиру воспитывает бабушка, пожилая, упрямая и бранчливая положительная героиня, соль земли.

Собственно, все беды Элфи отсюда. На дворе эра твиста и рок-н-ролла, а растят её, как до Первой мировой войны: танцы разврат, поп-музыка распутство, чуть что - затрещина, мальчиков в гости ни-ни, прячься по подворотням. И это только бабушка, а ведь есть ещё отец, который хочет, чтобы Элфи пошла по его стопам, отчим, направляющий её в секретарши или стенографисткая, и наконец мама. Мама всегда рада бесплатной няньке для гиперактивных младших и ни в каком другом качестве видеть Эльвиру не собирается. А ведь девочке только однажды сказали, что она способная: когда она пела и танцевала! Тем, кто хочет и может учиться, открыты все дороги. А кто не может? (с) Игорь Ильинский. У кого академических способностей банально нет? На счастье, папа, дамский парикмахер, пристраивает дочку в ученицы...

Когда я искала отзывы об "Элфи", была потрясена, сколько людей писало: "я перечитывала астрономическое число раз... это моё заветное, сердечное, это моя любимая детская книга". И прекрасно понятно, что Гергей не "великая", не "выдающаяся" и не какая там ещё, но у неё страницы дышат. Эти пейзажи Будапешта, работа в парикмахерской, как посетительницы распускают волосы или сидят под красными колпаками для завивки, как играют очередные шлягеры в танцзале напротив, как по старинному обычаю выпускницы с узелками на палочках (а в каждом узелке пышка, собственноручно испечённая младшеклассницей!) совершают прощальный обход школы... Но грядёт то, что в наших учебниках стыдливо называлось "события 1956 года", и по венгерской столице пойдут танки.

Нет, классовые акценты у Марты Гергей расставлены чётко: кто бежит на Запад, те заразы, а кто не бежит - те хорошие, но в этом надёжном кармане шевелится кукиш размером с Моби Дика. Когда в финале Элфи стоит с маленькой сестрёнкой на руках, а мама - там, за железным занавесом... Трилогия всё же. Как-то сложится теперь?

Есть заколдованный возраст от десяти до двенадцати лет включительно, когда уже не дитя, но ещё не подросток, «Приключения жёлтого чемоданчика» поздновато, а «Цвет пурпурный» рановато. Я в те баснословные года таскала из шкафа классику и потом сидела над нею сычом, понимая отнюдь не все реалии XIX столетия. Люэс, например. Что значит люэс? Мама отвечает: что-то медицинское, ну, я возьми да переспроси у школьного врача! Эффект был… незабываемый.

И вот с тех пор собираю небольшую коллекцию под условным названием «литература для отроковиц и отроков». В последние годы её отлично пополняет издательство «Самокат». Вот например, «В одежде человека» финской писательницы Леены Крун [Leena Krohn].

Эмиль, обыкновенный школьник из Хельсинки, после развода родителей живёт на два дома. Вернее, дом в живописной сельской местности, среди цветов и плодовых деревьев – у отца, а мама бедствует в маленькой квартирке в городе. И однажды по соседству поселяется некто Хурулайнен, который никакой не Хурулайнен, а птица пеликан в человеческой одежде. Зарабатывает на житьё он пением – у пеликановых голоса зычные – было дело, и детей нянчить брался, а больше всего ценит в людском мировоззрении чувство перспективы. Очень общо то, что я пишу, не передаёт своеобразия повести, сочетания мягкого юмора с философской напряженностью, радостью и жутью познания. И это очень грустная книга. Проникнутая меланхолией, чего не скажешь о второй части сборника: «Сфинкс или робот». Вот там гносеологический восторг в чистом виде, хотя фантдопущение страшноватенькое: если долго вращать ложку в супе или в тесте в одном направлении, произойдёт сингуляризация и тебя засосёт в иное измерение.

Есть на земле такие места — они полны слов, но предпочитают тишину. Это библиотеки. На полке книга занимает совсем немного места, пару сантиметров. Но откроешь ее — и она начинает расти и дорастает до размеров целого мира. Правда, только если книгооткрыватель умеет читать. Для остальных книга — просто вещь, листки да переплет, и знаки в ней ничего не значат. Но потом приходит кто-то, умеющий читать, например, Лидия. Она хватает книгу и озаряется ее светом.

Иллюстрации для «В одежде человека» выполнила сестра писательницы, художница Инари Крон. Они часто работают в соавторстве, начиная с дебюта: «Зелёной революции», посвящённой вопросам экологии [1970]. Вообще семейство Крон – это настоящая династия деятелей искусства, основанная отцом: журналистом и прозаиком Альфом Кроном. С 90-х годов Леена Крон активно присутствует в Интернете, создала свой сайт. Критики пишут о ней: «Блестящая модернистка, провидица… Представьте себе, что в соавторстве работают Борхес, Исак Динесен [Карен Бликсен], Кундера и Итало Кальвино». Одним словом, будут переиздавать – не пропустите, пожалуйста.

Она хватает книгу и озаряется ее светом.

Прошу прощения у сообщества, что заваливаю чешской литературой, но - помогите закрыть гештальт. Я ведь не усну этак. Из списка, приведённого в посте о Сантаровой, я одолела последний роман, наиболее близкий к нашему времени. Его создательница, Славка Поберова, родилась в 1943 году, то есть в самую оккупацию, а училась в Советской Чехословакии - закончила философский факультет Карлова Университета в Праге. Сначала работала в музыкальном агентстве "Прагоконцерт", а потом вела рубрику о культуре в одном из столичных журналов и параллельно заканчивала аспирантуру на журфаке. В начале семидесятых дебютировала как писательница. Основная тематика,согласно Википедии: эмансипация и самореализация девушек и женщин. О, думаю, то-то мне и нужно. В 90-е годы Поберова занялась переводами: благодаря ей по-чешски заговорили Стейнбек, дю Морье, Элинор Портер ("Поллианна").  Также принимала участие в проектах "Минимум от издательства "Олимпия"" - написала книги-минимумы знаний о хорошем тоне, исторических изречениях, свадьбе, пластинках, классических афоризмах, "Интриги чешского двора", "Влиятельные женщины Европы". Защитила докторскую диссертацию по истории женского движения в Чехии. На русский язык переведена только её самая известная книга для подростков: "Жирафка".

Жирафка -  это прозвище пятнадцатилетней капитанши баскетбольной команды. Собственное имя Гелена ей не нравится. Ей вообще много чего не нравится - заискивающее отношение сестры к мужу, мамина комплекция, шуточки тренера и происки завистниц... Но спорт для неё - смысл жизни. Захватывающе она рассказывает об играх, тактике и стратегии, быте молодых спортсменок и нюансах соревнований. При этом успевает покуражиться над маминой "любительщиной" - подготовкой танцев к спартакиадам (в Чехии это спортивный праздник, наподобие парада физкультурников). И вдруг гром среди ясного неба.

Приговор.

Астма.

И дальше начинаются события для меня по-настоящему дикие. Гелю не просто исключают из команды и лишают баскетбола до скончания веков. Её вдобавок и ссылают из "загазованной" Праги, в глубокую провинцию, где более здоровый воздух, поселяют у чужих людей... Всё чужое, новая школа, новые учителя, новые подруги - скорее, новые враги... Гелена тонко  чувствует иерархию, "против кого дружите", для неё соревновательность - образ жизни. Но каким мелким всё это кажется без благородной игры!

Я к чему веду - мне с моим бронхитом астму пророчили с раннего детства. И тоже тема перемены климата всплывала неоднократно. Мама кивала - да, неплохо бы к морю, да, хорошо бы в тепло, но мы сидели под Питером и сидим до сих пор. В нашей семье принцип: пропадать, так вместе. Вообразить себе не могу, что меня так  усылают в чужие люди. К финалу всё устаканится, устроится, счастливый будет финал, чёрт возьми - но это внезапное отчуждение, выбрасывание из семьи словно бы останется висеть в воздухе. Неужели без такого разрыва взросления не произойдёт? Страшное же дело, если задуматься. Книга безусловно любопытная, хотя и несколько затянутая. Есть ли читавшие? Особенно интересно мнение прочитавших  в подростковом возрасте...

Встретились два давнишних приятеля. «Ты чем занимаешься?» — спрашивает один. «Я пишу оперу». — «Молодец! Я знал, что ты выбьешься в люди, станешь большим и интеллигентным человеком. Слушай, а меня ты можешь прославить? Что-нибудь написать?» — «Могу. Опер велел про всех писать». 1633A. {1}

Советская история, отраженная в анекдотах. Часто не смешно. Из книги "". Иллюстрации: плакаты первых лет советской власти, документы, фотографии и эмигрантская пресса.

Рисунок Коки Мада для «Иллюстрированной России», сентябрь 1926. Кока Мад /MAD – псевдоним Михаила Александровича Дризо (1887-1953). Парижский эмигрантский еженедельник «Иллюстрированная Россiя», сентябрь 1926, выпуск № 39 (72), стр. 3. . Полная страница – в конце.

39. Ленин прислал письмо: «Милые детки! К концу пятилетки приходите все ко мне».

Другой вариант:
39. У Мавзолея Ленина жалуются торговцы. Ленин: «Ну потерпите год, а на следующий я вас всех к себе возьму». [1920-1930-е] {2}

(далее…)

33 лучшие книги, по версии пользователей Goodreads – самого авторитетного интернет-портала любителей книг. 23 апреля во всем мире отмечали День Книги. Поэтому предлагаем вам обратить внимание на список, в который вошли лучшие произведения, опубликованные в двадцатом столетии.

1. Убить пересмешника
Автор книги: Харпер Ли
«Мужество – это когда заранее знаешь, что ты проиграл, и все-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идешь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда все-таки побеждаешь».

2. 1984
Автор книги: Джордж Оруэлл
«Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен».

3. Властелин Колец
Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин
«Многие из живущих заслуживают смерти. А другие погибают, хотя заслуживают долгой жизни. Можешь ли ты наградить их? Так не торопись же раздавать смертные приговоры. Даже мудрейшие не могут предвидеть всего».

(далее…)

Сейчас читаю интересную книгу (автор: Roland Huntford). Книга была написана в 1980-м году, в ней хорошо описано то, как Швеция превратилась в тоталитарное государство. Рекомендую. Говорят, что этой книги не найти в Швеции (на шведском языке): ни в библиотеках, ни в букинистических магазинах её нет, ... она просто испарилась.

И в зубах его
Не огонь горит,-
Солнце красное,
Солнце краденое. [...]

Зелёный Лев, пожирающий Солнце. Из книги «Розарий философов», Франкфурт, около 1550 / 'The Green Lion Eating the Sun'; illustration from the 'Rosarium Philosophorum' [The Rosary of the Philosophers], first printed at Frankfurt as the second part of the alchemical compendium 'De Alchimia opuscula complura veterum philosophorum', c.1550.

"Говорю тебе, злодей,
Выплюнь солнышко скорей!
А не то, гляди, поймаю,
Пополам переломаю,-
Будешь ты, невежа, знать
Наше солнце воровать!
Ишь разбойничья порода:
Цапнул солнце с небосвода
И с набитым животом
Завалился под кустом
Да и хрюкает спросонья,
Словно сытая хавронья.
Пропадает целый свет,
А ему и горя нет!"

(далее…)