Люди пирса. Хроники разрушенного берега.

- Вода, - мрачно сказал Василич.

- Вода – что? – не понял Вадим.

- Вода подойти должна. Мы по воде ходим. Она дважды в сутки убывает и дважды прибывает. Так вот, мы всегда отходим и приходим в большие воды. Сегодня вода подойдёт в 22.00.

- Тогда и выйдем? – спросил Вадим.

- Понедельник, - мрачно сказал Василич.

- Понедельник – что?

- Примета плохая выходить в понедельник. – подивился непонятливости Вадима Василич. – Но мы схитрим. От пирса отойдём и встанем на якорь у выхода из бухты. Дождёмся нуля по времени и в море уже во вторник окажемся.

«Шаркет» покачивался на волнах. Смуглый лысый бородатый мужик с пронзительными угольными глазами стоял на корме и хмуро наблюдал за приготовлениями к отплытию. Внешне он был удивительно похож на Казбича из первой кинопостановки «Героя нашего времени».

- Что это за абрек? – шёпотом спросил Вадим Василича.

Вопрос был хоть и закономерный, но несколько неуместный. Все люди, которые находились на пирсе, под пирсом, подходили к нему или наоборот уходили, сплошь напоминали самый отпетый уголовный сброд времён золотой лихорадки на Ленских приисках или освоения Сахалина.

Правдой было и то, что среди этого сплошь татуированного, бритого, лысого или волосатого люда «Абрек» выделялся каким-то полным внутренним отчуждением. Иногда он улыбался сам себе, каким-то своим странным разбойничьим мыслям, и улыбка у него была отнюдь не доброй.

- Охотовед местный, - почему-то шёпотом произнёс Василич. – С нами едет. До посёлка Ямск.

Вадим уже знал, что их крохотный корабль битком набит как подозрительными личностями, так и незаконным оружием, краболовками, перемётами и вообще множеством оборудования и снаряжения за наличие которого в свободной демократической России можно было запросто получить тюремный срок. С другой стороны, охотовед вроде как считался представителем государственной машины подавления и его наличие на кораблике выглядело по-настоящему противоестественным.

Но капитан Василич, опять же, относился к наличию охотоведа на борту спокойно, так что, похоже, «Абрек» находился в гармонии с окружающим его миром.

Вокруг бревенчатого, поломанного пирса, сооружённого в тридцатые годы при строительстве культбазы Нагаево толклось семь крохотных катеров «москитного флота». Ни морская инспекция, ни налоговая, ни пограничники, ни рыбнадзор, ни местный экстрасенс и ясновидец Саша Кашинцев, ежедневно предсказывавший всем ужасное будущее с областного телеэкрана не имели ни малейшего представления о том, что составляло источник доходов владельцев этих катеров и населявших их экипажей. Незаконная добыча икры и рыбы, торговля цветным металлом с брошенных рыболовецких баз на побережье, контрабанда палёной водки, многочисленный «левый» груз в погибающие от безработицы мелкие посёлки побережья Охотского моря, «круизы» для немногочисленных толстосумов, таинственные рейсы к иностранным пароходам за границу двенадцатимильной зоны – и это я не перечислил и одной десятой тех дел, к коим привлекались эти страхолюдные серые, похожие на странных постукивающих бронированных тараканов кораблики.

Зачастую эти катера служили для постоянного места жительства их владельцев и немногочисленных экипажей. Так, в частности, обстояло дело с Василичем и его двумя матросами – Степаном и Перцем.
Вадим был практикантом-ихтиологом и должен был попасть на исследовательскую станцию на реке Яме, где его коллеги проводили учёт рыбы на скате мальков. Его дядя, в прошлом – инспектор ГИМС, а нынче – какой-то всеми уважаемый функционер в рыбном институте, пристроил его на разваливающийся катер постройки первой половины XX века. Обшивка катера напоминала черепаший панцирь – из-за наваренных на неё внахлёст четырёхугольных кусков металла различной толщины, размеров и формы. За каждой такой нашлёпкой находилась трещина, или глубокая вмятина или пробоина судна от ударов о камни. Вадим прикинул, что под такими латками сейчас ходит почти две трети площади днища.

- Что, боисся, - хрюкнул подошедший к «шаркету» по морскому дну матрос Перец. – Не ссы, от них дно ещё крепче становится.

На отливе кораблик подпирался с обеих сторон специальными «ногами» - сделанными из труб с квадратными площадками на концах. Укреплённые этими подставками пузатые катера-поплавки выглядели на отливе предельно забавно – как мультяшные космические корабли, стоящие на поверхности какой-то другой планеты.

Поверхность и впрямь была чужой – ложе, на которое катера ложились килем, большую часть суток являлась морским дном.

- Когда выход? – обратился дядя Вадима к капитану Василичу, приведя молодого человека с рюкзаком на палубу «шаркета».

- Когда-когда, - произнёс Василич сосредоточенным голосом, словно решая в уме теорему Бернулли. – Погрузимся и пойдём. С водой двинемся.

- Ну, если с водой, - хмыкнул дядя, оставляя племянника на произвол судьбы.

Василич ждал воду уже третий день. Сперва он познакомил Вадика со своими матросами – благообразным Перцем, похожим на графа Льва Николаевича , таким, каким его изображают в школьных учебниках в момент посетившего его просветления; и страхолюдным Степаном – невысоким, свитым из мускулов, коротко стриженным мужиком около пятидесяти, с рожей висельника. Перец же (впрочем, как и Василич) обладал искренним и даже по-детски недоумевающим выражением лица, более приличествующим странствующему монаху или профессиональному жулику, нежели члену одной из самых маргинальных группировок граждан. Правда, от странствующего монаха или графа Толстого Перец отличался ещё и замысловатой татуировкой. Покрывавшей все его руки от плеч до кончиков пальцев и странной и очень противной манерой издавать ржущие звуки по окончанию каждой фразы. На блаженного искателя истины, причём взыскавшего её полной мерой и потому просветлённого, походил и сам капитан Василич. Грузный, голубоглазый, с огромной рыжей бородой и шевелюрой, обильно разбавленными проседью, он выглядел настоящим Капитаном – «обветренным как скалы» и мудрым, как старый сивуч. Однако, наличие на одном судне двух человек с просветлёнными лицами и по-детски чистыми глазами наводило неискушённого наблюдателя на идею о том, что грязный и ржавый катер Василича является местом, где вершатся вышние таинства, способствующие очищению душ; искушённого же наблюдателя на мысль о какой-то профессиональной мимикрии… А додумывать эту мысль уже и не хотелось особо.

Василич двигался несколько скованно, что Вадим относил за счёт неумеренного потребления горячительных напитков до, во время и после различных моряцких мероприятий. Однако, через сутки пребывания на корабле (который за это время так и не двинулся с места), Перец сообщил, что Василич – пожизненный инвалид, с ампутированными ступнями, которые ему по пьянке отгрызли собаки в Аяне в феврале 1993 года.

Все эти сутки «шаркет» Василича постепенно наполнялся соляркой, ящиками с тушёнкой, мешками с хлебом, упаковками консервов, бутылками водки и пива, различными личностями, всё это доставлявшими на борт и не всегда с него уходившими. Все эти личности считали своим долгом выпить как минимум бутылку водки с постоянными обитателями корабля, к коим автоматически считался причисленным Вадим, посудачить о предстоящем ходе рыбы, дизелях, инспекции ГИМС, воде, маршрутах других кораблей, брошенных посёлках на побережье, сроках вывоза икры и ещё тысяче и одной вещи, и з которых состояла жизнь обитателей береговой полосы. Вадим в этот же отрезок времени ухитрился облиться с ног до головы соляркой при заправке, свалиться с трапа на гальку, трижды поесть жареного вкуснейшего палтуса, напиться вусмерть водки, протрезветь, и снова напиться. В итоге всё малопонятное коловращение на пирсе и вокруг него стало казаться единственным естественным образом жизни.

Не сказать, чтобы это коловращение выглядело очень размеренным и регулярным.

В какой-то момент по трапу загрохотали армейские ботинки и двое грузных здоровенных мужиков в камуфляже с оружием свалились в трюм.

- Хенде хох, - заорал один из них, мгновенно багровея от вспышки искусственно вызванного гнева. Его жирное, со всех сторон бритая голова приобрела пунцовый цвет, а глаза просто ушли в щели, образованные щеками и бровями. Вадим первый раз видал человека, у которого бы встречались жирные брови.

- Василич, сука, без разрешения в море собрался! Обыск! Щас обыск! Я вас всех до трусов протряхну! Бракоши проклятые! Где документы? Оружие, сети – всё мне! Мне! – мужик уже не орал, а визжал, срываясь на хрип, и, наконец, обессилев, упал задницей на рундук, от которого приземления корабль содрогнулся от клотика до киля. Выпустив пар мужичина огляделся и положил на грязный стол замусоленный листок, сверху которого значилось роковое слово «Протокол».

Василич услужливо припечатал его наполовину заполненным стаканом водки.

- Куда это ты собрался. Василич, - проглотив одним махом стакан, уже вполне осмысленно заговорил мужик. – Навигация ещё десять дней закрыта…

- Студента надо отвезти в Ямск, - совершенно неожиданно для всех произнёс Василич и даже прикрыл для убедительности свои голубые кристально честные глаза баптистского проповедника. – На практику.
- Студента? – жирный мужик в камуфляже выглядел потрясённым.

- Ага. – Василич ткнул пальцем в Вадима, который, несмотря на сутки, проведённые в катере, сохранял на себе признаки иногороднего происхождения. – племяш Петровича. Он нас и соляркой залил.

- Петровича… - Жирный, очевидно, не знал, что сказать. Затем он углядел среди человеческого винегрета в кубрике лысую смуглую голову «Абрека». – Соловей, ты чо здесь делаешь?

- Надо в Сиглан смотаться. С проверкой, - сказал «Абрек» с уже известной Вадиму то ли злобной, то ли ироничной усмешкой.

- Делааа, - протянул Жирный. – Мне просигналили, Василич, что ты водку в Ямск везёшь.

- Кому ты веришь, Серёга? - проникновенно и глубоко произнёс Василич. И слышна была в его голосе неподдельная грусть, скорбь и горечь за весь род человеческий, глубоко погрязший в лжи и скверне. – Когда ты помнишь, чтоп я водку националам возил? Нет, ты обыщи, обыщи весь шаркет до самых пайол! И ты найдёшь водку. Ну, ящика три. Ровно стока скока её надо до Ямска дойти. Ну, бутылку в день на человека… Ну, две… А на чём мы обратно вернёмся – один Бог ведает…

Вадим, лично погрузивший на борт не менее сотни ящиков огненного зелья, предположил, что если бы всю наличную водку на катере заправить в танки вместо солярки, то её хватило бы обойти вокруг Земли, но благоразумно промолчал. Жирный же в камуфляже сдувался и худел буквально на глазах. Естественно, он понимал, что ему врут в глаза, но мозг, очевидно был физически не в состоянии удерживать более одной мысли. Наличие же «Абрека» на судне запутало его окончательно.

Началась пьянка. По впечатлениям Вадима – четвёртая за последние тридцать шесть часов на борту судна. Это не считая мелких стопариков, стаканчиков и стаканов, проглатывавшихся всеми присутствующими как бы по ходу дела. На первый взгляд пьянка началась стихийно, но внимательный наблюдатель легко бы сообразил, что её режиссировал весьма искушённый человек – капитан Василич.

Через час интенсивного общения Жирный начал публично «сдавать» оперативную информацию.

- С той стороны пирса «башмак» пришвартован. На нём экипаж деревенский, хотят на Кирас идти. Мы им выхода не даём, вот они на вас данные скинули – чтобы разрешение себе купить.

«Башмаком» называлась серая, плоская, мятая как газетный лист на клумбе в день демонстрации баржа-танковозка, пришвартованная с другой стороны пирса.

Его команда – четверо бритых наголо серых, тощих, татуированных моряка уже несколько часов безмолвно наблюдали из рубки за творившейся у Василича суетой.

- Кирас – золотое дно, - хмыкнул «Абрек». – Триста тонн одной соляры, четыре трактора, цветмета семьдесят тонн.

- «Башмак» поднимает всего сорок, - хихикнул Василич.

- Сорок тонн цветмета – уже неплохие деньги, - рассудительно сказал Перец. - Плюс горючее халявное. Вполне оправдывает. Можно ближнего сдать с потрохами.

- Что с поселковых взять, - примирительно сказал Василич. – Нищие, как собаки на орочонском стойбище.

- Что в общем-то не повод людей закладывать направо и налево. Как в анекдоте – выдал Мальчиш-Плохиш Мальчиша Кибальчиша за бочку варенья и ящик печенья. Повесили белые Мальчишей. А Плохиша с ящиком печенья и бочкой варенья послали куда подальше. Сидит злобный Плохиш и ругает белых последними словами – дескать, жмоты, сквалыги и сволочи. Поднимает глаза, видит повешенных. «И с пацанами как-то нехорошо получилось»… - рассказал со злобной усмешкой «Абрек» бородатый анекдот.

В какой-то момент Вадим вдруг понял, что употребляемое применительно к охотоведу слово «Соловей» обозначает не кличку, а данную ему при рождении фамилию. Судя по смуглой и разбойничьей роже он происходил из донских казаков, неизвестно какими ветрами (а вернее всего – беспокойством характера) попавих на восточный рубеж страны.

- Вот, у всех везде друзья, родственники, инспектора, даже денег не с кого взять, - сокрушённо сказал Жирный на трапе своему безмолвному напарнику.

- Ложь, чтобы в неё поверили, должна быть грандиозной, - хмыкнул Соловей.

- Это рыбнадзор был, местный, Серёга Пыхов, - снизошёл до объяснения Перец. – Никто и звать никак, но деньги клянчит.

Тем не менее, экипаж довольно шустро принялся выгонять весь лишний народ из кубрика, трюма и машинного отделения на пирс. После чего Перец отдал швартовы, и Василич потихоньку-потихоньку, в четверть газа начал красться вдоль чёрного скалистого берега. Предательская самоходная баржа продолжала стоять у пирса. На её палубе не было ни движения, но кормовые иллюминаторы, как глаза спрута, наблюдали за их отплытием.

Полный текст -