На одном канате

Двенадцать с довеском

Пенелопины женихи,
островные царьки-пастухи,
разорались, как петухи.

— Выбирай, — кричат, — выбирай!
Не Ормений, так Агелай!
А не то разорим весь край!

Целый день женихи пируют,
соревнуются, маршируют,
по ночам рабынь дрессируют.

У рабынь интересная жизнь:
то мети, то пляши-кружись,
то скомандуют вдруг: “Ложись!”...

А не ляжешь — побьют отчаянно:
обнаглевший гость — хуже Каина.
Двадцать лет, как дом без хозяина.

Но хозяин — уже вот-вот:
у Калипсо лет семь, у Цирцеи год
погостил — и домой плывет.

Входит — бомж бомжом. Присел у стола.
Тут Меланфо на страннике зло сорвала:
у нее, как на грех, задержка была.

Дальше ясно: резня. Женихам — аминь:
только головы лопались, вроде дынь.
Подметать позвали рабынь.

Заодно допросили: ты, тварь! с врагами валялась?
Не реветь! не давить на жалость!
Значит, плохо сопротивлялась!..

Нянька старая, Эвриклея,
указала, от радости млея,
на двенадцать развратниц — почище да покруглее.

А потом Телемах под присмотром бати
их повесил — всех — на одном корабельном канате
(любопытная вышла конструкция, кстати).

Как флажки, трепыхались они у крыльца.
Это ж первое дело для молодца —
заслужить одобренье отца.

Слава Марсу! Смерть голоногим девкам
и Меланфо, гордячке дерзкой
с ее двухнедельной задержкой,

о которой никто
никогда
не узнал

(с) Марина Бородицкая

Надо сказать, что возмутительнейший по нашим меркам момент "Одиссеи" с повешением служанок хорошо обоснован в контексте времени. Одиссей, напомню, житель мифической древней Греции, той самой, где в отношениях людей царил беспредел, где Ахилл содрал кожу с трупа Гектора и таскал этот труп за своей колесницей, где Медея ради отвлекающего манёвра убила и расчленила своего невинного брата, а потом зарезала и своих детей, чтобы досадить Ясону. Это культура, в которой не принято прощать, а принято долго помнить и мстить. Если бы Одиссей оставил в живых любовниц врагов, которых он перебил, он рисковал бы, что одна или несколько из этих женщин жестоко отомстят ему и его семье. Неважно, что они всего лишь рабыни, и рабыня может отомстить. Ведь не факт, что повешенные служанки спали с женихами Пенелопы по принуждению и не любили своих случайных "мужей". Это в политкорректном видении мира так и должно быть только так, а в реальности рабыня вполне может любить такого "мужа" и быть ему верной не за страх, а за совесть. Эвриклея, надо думать, хорошо знала, какие из служанок питали к своим любовникам настоящие чувства, и этих-то девушек и обрекла на смерть. Оставь их в живых - и жди яда в пищи, кинжала в ночи, предательства на войне. Менталитет был такой.

Второй источник риска - собственно довесок. Что, если рабыни беременны от покойных "гостей"? Рождённые и неубитые дети женихов Пенелопы стали бы для Одиссея, его семьи и всей Итаки как минимум политической проблемой. А учитывая, что греческие царьки тех времён обладали немалой долей божественной крови, ребёнок мог стать очередным великим героем, и проблема была бы смертельной. Одиссей вряд ли мечтал повторить судьбу Полидекта, царька Серифа, который сильно не угодил воспитанному на его острове сыну Зевса Персею и был убит им - не то вместе с приближёнными, не то вместе со всем населением острова.

Так что повешение служанок - не патриархальный мужской беспредел и не каприз Телемаха, а жестокая, но рациональная мера по предупреждению бед и горя для Одиссевой семьи и края. Я этим не хочу сказать, что Одиссей сделал правильно, я хочу сказать, что убийство хорошо обосновано. Это рациональное преступление. Я нахожу глубоко примечательным тот факт, что современные интерпретаторы "Одиссеи" предпочитают этого в упор не видеть. И Бородицкая, и Маргарет Этвуд не потрудились поставить казнь служанок в контекст мифов, для них она просто очередное преступление патриархата, который убивает женщин просто потому, что он Зло с большой буквы зю. Даже Г. Л. Олди, далёкие от феминизма и политкорректности, но всё-таки очень наши, современные авторы не рискнули показать рациональные мотивы Одиссея. Они приписали и резню женихов, и приказ о казни девушек его божественному безумию, которое олдевский Одиссей, избирающий человечность, с негодованием отвергает и выжигает в себе. Всё это либо слив темы, либо художественные полумеры. Нежелание смотреть в глаза той истине о человеческой природе, которую греческие мифы показывают нам без прикрас. Тем они и ценны.